Китайские рецепты

Православное сознание и китайский мир: от конфликта к диалогу

Одним из соблазнов восприятия Китая внешним миром всегда была тенденция к построению мнимой реальности, в которой отражались в большей степени мысли европейцев о китайском мире, нежели реальности подлинные. Спекуляции и гротескные построения способствовали созданию разнообразных мифов о Китае, уводивших их авторов и слушателей от подлинной реальности.

Такие виртуальные образы Китая создаются и сегодня. К сожалению, приходится встречаться с ними и в современном православном сознании. Встречаются как образы наивно-романтические, поэтизирующие Китай, так и образы враждебного Китая, демонизирующие эту великую страну. Пожалуй, основной вектор в восприятии китайского мира сегодня направлен на поиск его экзотических черт, складывающихся в романтические образы «Загадочного Китая», «Застенной империи», «Запретного города», «Недвижного Китая». Встречаются, правда, и образы, навеянные апокалиптическими настроениями или же излишней политизированностью. На основании этих иллюзорных образов порой строятся удивительные стратегии отношений с Китаем, спектр которых разнится от концепции «Пекин – Четвертый Рим» до идеи крещения китайцев с целью защиты России от мифической «желтой угрозы». Неомифологическое восприятие Китая, акцентированное на поиске опасности и угрозы, не только мешает миссионерской деятельности, но и формирует среду для развития конфликтных взаимоотношений.

С другой стороны, широко всем нам знакомое увлечение духовными практиками Востока – важный фактор роста интереса к Китаю, формирующий в обществе, теряющем религиозное сознание, иной миф: миф об обществе конфуцианской гармонии, реализующем стремление к добродетельному и мудрому благобытию человека. Наряду с глубоким научным интересом, направленным на изучение истории диалога Китая и Запада, мы можем наблюдать появление тенденции поиска созвучий и совпадений в методиках духовных практик Китая и христианского мира. Развитие этой тенденции служит укреплению еще одной мифологии о Китае, в которой последний служит символом пути развития традиции, противополагаемой постхритианскому секулярному западному сознанию. Поиск аналогий несхожести России и Китая с Западом своей обратной стороной имеет рост тенденции изоляционизма, чувства собственного превосходства, усиление национализма. В процессе развития этой мифологии православное сознание сталкивается с вопросами об определении границ допустимого соприкосновения с духовными практиками Китая.

Означенная «позитивная» мифология Китая часто становится источником вдохновения для разнообразных плодотворных дискуссий, однако вместе с тем содержит в себе опасность порождения жестоких внутренних конфликтов при столкновении с подлинными реальностями Китая, приводящих к неспособности к миссионерской деятельности.

Если пытаться в двух словах описать основную характерную особенность современного нам китайского мира, скорее всего, следует использовать выражение «эпоха перемен» или «эпоха перехода». Экономические, социальные, культурные сдвиги, происходящие в Китае, по своим масштабам, пожалуй, не знают себе равных в истории. Основные проблемы сегодня лежат не в области социологии или экономики, их корни – в разрушении привычной системы ценностей, кризисе веры (как в индивидуальном плане, так и в масштабах всего общества). Сегодня Китай, возможно, острее даже чем остальной мир, стоит перед проблемой духовного голода. Поиск веры, поиск надежды, поиск смысла бытия, как для многих китайских интеллектуалов, так и для простого народа стал одним из важнейших внутренних мотивов.
Почва для крушения ценностных ориентиров была подготовлена трагической историей Китая в последние полтора века: опиумные войны, полуколониальная зависимость от западных держав, крушение империи, стремительная вестернизация, коммунистическая революция, эпоха «большого скачка» и так называемой великой культурной революции разрушили традиционное сознание Китая. После крушения культа Мао некоторые отвратились от всякого рода веры и поиска ее необходимости, однако большинство в Китае не удовлетворилось идеалами поиска материального благополучия, которые, по определению, не могут быть стержнем ни для существования страны, ни для существования личности. Образовался своеобразный «двойной вакуум»: китайское сознание столкнулось с болезненной проблемой невозможности формулировки адекватного ответа на вызовы современного мира, исходя из оснований традиционной китайской мысли или фактически отвергнутых идеалов коммунизма. В новой ситуации христианство оказалось способным дать ответ на фундаментальные вопросы бытия для многих китайских интеллектуалов в большей степени, чем, скажем, даосизм или буддизм.

Вместе с тем, важнейшая черта Китая последних 20 лет – частичное разочарование в «либеральных ценностях», рост настроений традиционализма, попытка обратиться к собственным корням (прежде всего, конфуцианским) для сохранения национальной идентичности. Этот процесс набирает силу, внутри китайского общества сегодня как никогда важна тема противостояния консерватизма и либерализма, в которой консерватизм связывается, прежде всего, с конфуцианством, национальной традицией. Приоритет тут отдается не поиску истинного пути, а сохранению национальной идентичности и устойчивой стабильности общества. При этом общество, что характерно для языческого сознания, безусловно доминирует над личностью. Конфуцианство выглядит привлекательным для официальных властей в силу того, что оно базируется на фундаментальных ценностях китайской цивилизации, выступает как инструмент укрепления центральной власти, обладает достаточно хорошими социальными технологиями, с помощью которых бюрократия осуществляет контроль над обществом, а также является гибкой системой, способной к кардинальной корректировке своих собственных принципов. При всем сказанном, конфуцианство, однако, не решает проблемы духовного голода в Китае.

1980-е годы стали периодом развития и роста всех религиозных течений в КНР (в том числе и сектантского толка как, например, печально известная секта Фалуньгун), однако рост христианства был и остается самым стремительным. Сегодня ни одно из религиозных течений Китая не является доминирующим, число христиан в Китае составляет около 5–6 % от всего населения страны, буддистов – около 7 %. Однако динамика роста числа христиан удивительна: ежегодно на 13 % больше становится как католиков, так и протестантов. В основе этого феномена, уже получившего название «христианская лихорадка», помимо прочих важных причин стоит особо отметить его открытость христианства всем слоям китайского общества. Христианство сегодня в Китае не воспринимается как «иностранная религия» с негативным содержанием такого понятия. Более того, «иностранный» характер христианства отвечает движению Китая в сторону возрастающей открытости внешнему миру под влиянием процессов глобализации, что придает христианству в глазах многих дополнительную ценность. Важнее всего, пожалуй, то, что отличает христианство от традиционных религиозных китайских систем: Богочеловеческая личность Христа, вера в Единого Бога, учение о спасении, Благая весть о спасении, дающая веру, надежду и любовь человеку вне зависимости от его социального положения. Помимо ценностей морального порядка, интеллектуальной картины мира, догматического сознания и ритуала, в полноте присутствующих в традиционных для Китая религиях, христианство приносит благую весть о спасении, говоря не только о построении социума, но и о личной духовной практике, осуществляемой в лоне религиозной традиции.

Ключевым элементом в развитии культурно-исторического процесса, как, впрочем, и везде, в Китае будет являться положение не определившейся на сегодняшний период основной духовной традиции и ее связь с традициями религиозными, культурными, социальными и народными. В настоящее время идет процесс поиска этой духовной традиции. Православие, хранящее живой и творческий опыт духовной практики, Иисусовой молитвы и священнобезмолвия, подвижнической иноческой жизни, сформулировавшее богословское учение об обожении человека и освящении мира, дающее причастие благодати Божией в таинствах Церкви, учащее о пути, истине и жизни, сегодня мало знакомо китайскому миру. Но именно православная духовная традиция, являющаяся живым путем к истине, могла бы стать ответом на поиски китайского духа и сознания сегодня, если была бы открыта китайскому миру и сообщена ему на понятном языке.

Вместе с тем необходимо отметить, что отношение властей Китая ко всем религиозным движениям характеризуется опасением роста влияния религии в обществе. Для властей, осознавших всю значимость религиозной мотивации для личности (шокирующим было понимание готовности людей умирать за веру после событий 11 сентября в США), а также значимость влияния религии на жизнь социума (другим шоком было понимание того, что число последователей секты Фалуньгун в считанные годы превысило число членов компартии Китая), основной стратегией построения отношений с религиозными течениями и организациями стала попытка «адаптации религии к социалистическому обществу» и пресечения неофициальной или подпольной, неконтролируемой религиозной деятельности. Все это определяет в целом ужесточение курса религиозной политики властей КНР в последние годы. На фоне роста всякой религиозной активности в стране такая политика также способна формировать почву для развития конфликтных отношений между религией и властью.

Говоря о китайском мире и Православии, необходимо определить те основные линии в китайском сознании, которые определяют сложность и, порой, конфликтность в восприятии Православия. Одно из основных препятствий здесь – внутренний мотив, направленный к формированию гармоничной личности и социума (образ «благородного мужа» Конфуция) вне связи человека с Богом. Китайское сознание с его картиной мира, абсолютизирующий природу и космос, ни прежде, во время язычества, ни теперь, в эпоху неоязычества, никогда не знало о поврежденности природы тварного мира и необходимости изменения, преображения этой природы. Вне Христа невозможно подлинное осуществление внутреннего стремления человека к благобытию, как и невозможно онтологически реализовать предназначение человека в его отношении к миру: попытка создания гармонии вне иерархического отношения к Богу на уровне личности, социума, народа непременно обречена на крушение. Частный пример катастроф такого рода – крушение коммунистических идеологий, на наших глазах спровоцировавшее кризис веры как в Китае, так и в России. В стремлении к благобытию и гармонии без Бога заключена одна из основных сложностей для восприятия Православия современным китайским (и не только) сознанием.

Другой сложностью на этом пути может являться приверженность сознания традициям (хотя такая приверженность в современном Китае далеко не безусловна). Одной из ошибок в проповеди Православия может являться апология его значимости в силу принадлежности к системе традиционных для России ценностей. Ценности, традиционные для одной страны, могут не являться ценностями в другой стране, их традиционность, вне отношения к истине, при этом мало что меняет.

В отношении к личности, как и к социуму, вера ценна не в силу своей традиционности, а в силу своей истинности, и именно иерархическое отношение к истине как к мере всех вещей (чуждое релятивистскому созданию) определяет ее подлинное значение. Линия конфликта проходит не в плоскости противопоставления традиции и ее неприятия (современный Китай как раз видит недостаточность собственной традиции), а в необходимости восприятия иерархической системы ценностей, соотнесенных с истиной и противоположения этой системы релятивистскому сознанию. Поэтому и слово о Христе должно быть для его возвестителей и слушателей не словом о традиционности и ценности Православия для России, а словом об абсолютной ценности служения личности, народа или страны истине во Христе.

Одной из серьезных конфликтных линий в диалоге Православия и китайского мира может стать абсолютизация ценности патриотизма (или национализма), особенно характерная для современного китайского сознания. Это – типичная черта языческого сознания. В современном Китае, в частности, в восприятии властей, Православие неразрывно связано с Россией в силу исторических причин. На основании этой связи выстроена концепция о том, что Русская Православная Церковь, поставленная на службу интересам России, в конце XIX и начале XX веков была одним из инструментов колонизации Маньчжурии и колониальной политики России, реализуемой в Восточной Азии. Эта концепция во многом обязана своим происхождением устойчивому взгляду на религию как на инструмент политики. При всей ее абсурдности, она и сегодня действует в Китае, определяя настороженное отношение на официальном уровне к Православию.

По-видимому, единственной правильной стратегией в развитии диалога с официальным Китаем здесь может быть ясное разграничение политических и религиозных аспектов, подчеркивание негосударственного характера Русской Православной Церкви и относительности ценности патриотизма, отражающейся в православной экклезиологии автокефалии Поместных Церквей. (Для Китая прообразом такой Церкви является Китайская Автономная Православная Церковь, созданная в 1957 году мудрым решением священноначалия Русской Православной Церкви.) В Китае не может идти речь о присутствии Русской Православной Церкви. Даже православное русское национальное меньшинство Китая может быть паствой лишь Китайской Автономной Православной Церкви.

***

Хотелось бы особо подчеркнуть общую проблему в методологическом подходе к диалогу о духовных ценностях между Россией и Китаем. Я говорю о релятивизме сознания, провозглашающего относительность истины. Эта методология повлияла на формирование идеи многополярного мира и плюрализма мировой цивилизации. Корни этой идеи восходят к синкретическому, языческому восприятию мира. И если для Китая с его древней конфуцианской традицией такой подход логичен и закономерен, то для России он означает отказ от признания христианства высшей ценностью нашего мира. Богооткровенная истина не может быть признана равноценной даже самой высокой философии человека. Реальный, подлинный диалог возможен при признании неравнозначности, неравноценности духовных традиций – и это относится ко всем формам диалога, будь то диалог христианско-исламский или христианско-буддистский. Прямота такого диалога и его честность подразумевают не уважение чужого заблуждения, а уважение права личности на свободу веры и выбор убеждения, даже неистинной веры или ложного убеждения. Такое отношение несет в себе гарантию предотвращения конфликтов и создает почву для реального, немифологизированного диалога цивилизаций, высшей целью которого является не расплывчатое «взаимное обогащение», а познание истины и ее воплощение в нашем мире.

Современный Китай весьма сильно отличается от Китая XVII или XVIII веков. Нетрудно понять причины, по которым христианские миссионеры тех времен должны были приспосабливать свой язык к существующей китайской философской и образной системе: это была дань замкнутой системе восприятия, приводившая к поиску языка диалога. Нельзя сказать, что проблемы этой нет сегодня. Однако современный китаец, по сравнению со своими предшественниками, – довольно сильно озападненный человек. Сравнительно узкие интеллектуальные круги сегодня в состоянии адекватно оценить сокровища древней китайской мысли. Даже среди тех, кто изучает в Китае классические тексты и мифологию, распространен критический взгляд на собственное национальное наследие и достояние. В условиях современного секулярного Китая апология христианства, апеллирующая к китайским классикам, вряд ли найдет живой отклик в сердцах и умах наших китайских современников. Возможно, для современной интеллектуальной элиты Китая более эффективно будет звучать проповедь христианства, произносимая на языке понятий современной науки и философии. Большая же часть народа этой великой страны (до 70 % которой – крестьяне) ждет, скорее, слов проповеди о Христе, сказанных в простоте и обращенных к сердцу некнижному и простому, но ожидающему благой вести и надежды о спасении. Ясное и доступное свидетельство о Православии, его духовной практике и богословии – лучший путь проповеди в современном Китае.

***

Несколько слов о сторонах диалога. Со стороны России – это Русская Православная Церковь, согласно ее уставу, представляемая Отделом внешних церковных связей и, в соработничестве с отделом, – епархии и синодальные учреждения Русской Православной Церкви. В Китае ее партнерами по диалогу видятся три стороны: Китайская Автономная Православная Церковь, власти КНР в рамках структур, официально ответственных за диалог с религиозными организациями (Государственной управление по делам религий, Бюро по делам религий уровней провинций и автономных районов, Единый фронт), и интеллектуальная элита КНР, представленная как университетскими центрами или институтами изучения христианства, так и учеными, проводящими частные исследования вне рамок каких-либо структур. Важно определить принципы и стратегию ведения такого диалога в каждом из случаев, руководствуясь, прежде всего, пониманием того, что вне рамок общепризнанного, официального диалога возможности вклада Православной Церкви в любые сферы общества КНР будут достаточно ограничены. Важнейшими принципами здесь нам представляется недопустимость вмешательства Церкви в политические дела на основе принципа ее отделения от государства как в КНР, так и в России, и, с другой стороны, недопустимость вмешательства властей в области религиозной жизни, не входящие в сферы их компетенции. Одной из таких сфер видится область канонического церковного права, в частности, в вопросе хиротоний церковных клириков.

Оставляя за рамками доклада тему сотрудничества Русской Православной Церкви с официальными властями КНР и с интеллектуальной элитой Китая, позвольте кратко остановиться на проблеме диалога между Русской и Китайской Автономной Православными Церквами, где важнейшими областями видятся сферы духовного образования и подготовки клириков, а также наше сотрудничество в решении вопроса о признания Китайской Автономной Православной Церкви вселенским Православием.

Китайская Автономная Православная Церковь, фактически полвека лишенная архипастырского и пастырского окормления, вряд ли сможет без братской помощи восстановить среду для полноценной церковной жизни своей паствы. Ближайшую помощь ей призвана оказать именно Русская Православная Церковь, имеющая богатый опыт восстановления церковной жизни в самых разных ее областях.

Достаточно поучительным является опыт Католической Церкви в Китае. Стоит сказать, что ее диалог с властями КНР зависит не только от официальных позиций Рима и Ватикана, но и связан с отношениям многомиллионной паствы неофициальной Католической Церкви Китая к ходу этого диалога: во многих случаях попытки сотрудничества Ватикана с властями и компартией КНР приводят к созданию почвы, на которой возрастает недоверие католиков к Ватикану и углубляется раскол между официальной и подпольной Католическими Церквами КНР. Поскольку Русская Православная Церковь не имеет в КНР неофициальных, подпольных структур, чрезвычайно важно избежать почвы для возникновения ситуации, подобной той, в которой оказалась Католическая Церковь в КНР.
История китайского Православия трагична. Православная Церковь развивалась в Китае не столько благодаря трудам миссионеров, сколько по причине миграции православных христиан из России в различные районы Китая. В Китае так и не было явлено равноапостольного просветителя, подобного святителю Николаю Японскому. Сегодня 12–13 тысяч православных верующих, постоянно проживающих в Китае, в большинстве случаев люди с какой-то частью русской крови, часто считающие себя русскими по национальности, иногда сохранившие русский язык в быту (старшее поколение).

Конец XIX и начало XX веков были временем многообещающих миссионерских трудов, вдохновителем которых был начальник 18-й Пекинской миссии владыка Иннокентий (Фигуровский). В те годы тысячи китайцев обратились в Православие в самых разных уголках Поднебесной империи подвижническими трудами русских миссионеров в соработничестве с китайскими православными катехизаторами. Это время явило и «красный плод сеяния» – 222 китайских мученика, исповедавших свою веру во Христа смертью во время восстания «ихэтуаней». Начало успешных благовестнических трудов было прервано русской революцией 1917 года: в условиях прекращения финансовой поддержки из России (это важная часть всякой миссионерской работы) и наплыва русских беженцев Пекинская миссия сосредоточила свои усилия на духовном попечении о соотечественниках. Обращению же китайцев в Православие в 20–30-е годы минувшего столетия уделялось немного внимания. После отъезда большей части русских эмигрантов из Китая уже в 50-е годы была создана Китайская Автономная Православная Церковь, оказавшаяся слишком хрупкой для того, чтобы устоять в годы так называемой культурной революции – институционально Церковь была разрушена.

***

Вне всякого сомнения, православная миссия в китайском мире сегодня – не только важная, но и более чем возможная задача Русской Православной Церкви, ее призвание и долг Русской Православной Церкви. Однако, в силу запрета на деятельность иностранных религиозных организаций в пределах КНР, до времени нормализации положения Китайской Автономной Православной Церкви основная стратегия этой миссии должна реализовываться среди китайской диаспоры на территории Европы, Америки, Австралии, а также в Гонконге, Макао, на Тайване и, прежде всего, в России, где важнейшим регионом для православной китайской миссии являются Москва, Петербург и регионы Сибири и Дальнего Востока.

Протоиерей Дионисий Поздняев
Взято с сайта pravoslavie.ru

StudyChinese.ru